КОНСУЛЬТАЦИИ ХИРОМАНТИЯ АСТРОЛОГИЯ

Это началось перед финской войной. У моей подруги Вали был брат Борис. Он был старше на семь лет. Я на него заглядывалась. Он не обращал внимания. Я в десятом классе училась. Может, относил к мелюзге, думал, что я еще не доросла до серьезных отношений. Так или иначе, не замечал. Началась Финская кампания. 30 ноября это было тридцать девятого года. Он уехал на фронт. Вернулся скоро, месяца через два. Да и сама война не долго длилась. Тринадцатого марта все закончилось. Его ранили в колено. Он полежал в госпитале. Вышел и вдруг увидел меня. Начал за мной ухаживать. Мы встречались, гуляли по прекрасным улицам Ленинграда, держась за руки. Большего не было, разве что невинный поцелуй. Во мне возникло странное ощущение; до того как Борис заметил меня, казалось, люблю его, но лишь он выказал заинтересованность, чувство ослабело. Причину я осознала позже.

Пока мне скорее льстило, что рядом со мной идет высокий, красивый и со­лидный мужчина — такой у него был значительный вид. К тому же он по­ступил в аспирантуру Лесотехническо­го института. Это очень ценилось. Вес­на пробежала, летом мы с Варей посту­пили в Пединститут им. Герцена. Осенью приступили к учебе. Борис продолжал ухаживать. Тут и стала выявляться его страшная ревность. Он изводил меня подозрительностью. Взгляд, брошенный в сторону, задумчивую улыбку, минутное молчание или ответ невпопад Борис воспринимал как обман, как наличие у меня тайного обожателя. А я была веселая, общительная, мне нравились друзья в группе, где я училась, мы бегали на танцы, и я не думала, что должна стать женой Бориса. В то время как все в нашем дворе, от моих родителей до роди­телей Бориса — а мы жили в одном до­ме, — считали нас женихом и невес­той. Со стороны свадьба была немину­ема.

Четырнадцатого октября сорокового года у меня день рождения. Я пригласи­ла товарищей из группы, двора и, ко­нечно, Бориса. Гости собрались. Ждем Бориса, его нет и нет. Вдруг звонок в дверь, входит мальчишка — сосед со второго этажа — с букетом цветов. В бу­кете нахожу записку. Почерк Бориса. В записке одно слово: «Поздравляю». И все. А мне доложили, что Борис сло­нялся по двору и смотрел, кто ко мне идет на день рождения, увидев группу парней, побелел, сжал кулаки и умчал­ся. Сильно это меня обидело и разозли­ло. Я отложила букет в сторону и сказа­ла Варе, его сестре: «Передай Борьке — видеть его не хочу». И. возвысив голос, объявила: «Выйду замуж за первого встречного, кто мне предложение сде­лает».
И вот как начинают разворачиваться события. В институте кроме специаль­ности нас учили на медсестер, время было военное, так полагалось. Потому днем я училась в институте, а вечером шла в госпиталь, где выполняла обязан­ности медсестры.

Через три недели посте моего такого заявления привозят к нам офицера. А тогда как раз освобождали Прибалтику — так сообщалось в прессе. Он участ­вовал в таких операциях. Он был мор­ской офицер, плавал на флоте. Приво­зят его, он не ранен, ничего, а у него воспаление миндалин, очень сильное. Делают ему операцию, и он лежит. Од­нажды во время моего ночного дежур­ства у него вдруг кровь пошла горлом, видимо, осложнение после операции. Врачи оказали ему помощь, наложили зажимы и говорят мне: «Антонина, по­дежурьте у постели этого больного, ес­ли что — срочно зовите врача». Я села. Больной вдруг достает красивый загра­ничный блокнот и начинает письмен­но задавать мне вопросы — кто я, что, как меня зовут, чем занимаюсь, и сам о себе пишет на белых листочках. Назы­вает себя Николаем Павловичем. Через неделю он уже разговаривал, мы обща­лись, но так, поверхностно. Он у меня вылетал из памяти, чуть я за порог больницы.

Был еще только один эпизод в обще­нии с ним. Сижу на ночном дежурстве. Лампа на тумбочке, длинный полутем­ный коридор. Я разложила учебники, тетрадь: учу историю. Вдруг он выходит из палаты, садится рядом, начинает по­могать, рассказывать. По специально­сти он был военный историк. Вот соб­ственно и все. И больше ничего. У меня — мыслей никаких. Выписывают его без меня, не видела, как уехал. Исчез, и помину нет. Девятнадцатого декабря прихожу в госпиталь, нянечка подает два письма. Одно от моряка из Крон­штадта — долго не могла понять, кто это, — пишет этот моряк, что и глаза у меня как звезды, и косы как змеи и что нигде не встречал он девушки краше, чем я, и так далее на четырех страницах мелким почерком. И второе — в краси­вом голубом конверте. От Николая Па­вловича. На дорогой бумаге всего не­сколько строк: «Я люблю вас. Люблю бе­зумно. Ни одна женщина не вызываю у меня столь сильного чувства. О, я несча­стный, я схожу с ума». Забилось у меня сердие. Достала я его историю болезни и узнала, что ему 27 лет, он не женат. Да ведь уехал, где он теперь, увидимся ли.

Двадцатого декабря, на следующий лень после письма, выхожу из институ­та: прямо передо мной стоит военный в полной форме. В шинели с нашивками, в фуражке. Увидев меня, делает шаг. Николай Павлович. Приглашает прогу­ляться. Соглашаюсь. Идем по Невско­му. Он приглашает в ресторан «Квисисана» Заходим — официанты роем вокруг: любили тогда офицеров. За обе­дом он делает мне предложение. У ме­ня вырвалось: «Ой, надо маму спро­сить». А сама не чувствую желания замуж выходить. Я ведь его совсем не знаю. По сути два раза виделись, Идем после ресторана домой. Дома я ни с то­го ни с сего брякаю: «Мама, познакомь­ся, я замуж выхожу». А мама с отчимом ужинали. Отчим мгновенно достает шкалик: «Ну, зятек, садись, выпьем за это дело». Так и вышла замуж в соответ­ствии со сказанным. Муж любил меня, заботился. Пятьдесят лет прожили, я и не жалею, но любви, равной любви му­жа, не ощутила».