Проснешься, бывает, и
не постигаешь, где ты? По обычным часам длится это недолго. Секунда, две. Но
внутри — другое. Туда заглянешь, никаких часов не видишь. А без часов и
времени нет.
МЕТОД
БАБЫ-ЯГИ
Вот открываешь глаза и
начинаешь вдруг ими водить по сторонам, а голова при том неподвижна. Все
кругом незнакомо. Сердце в корочке льда. Не веришь глазам, взываешь к памяти.
А та твердит: не может это быть незнакомым, ты точно знаешь, где ты. Засыпала
в известном месте, значит, и проснешься там же. Это закон сна. Закон законом,
а не узнаешь, и все тут. Где ты? Отгадку я сама себе придумала для таких
случаев. Отгадка нехитрая. Просто все. Вот в чем дело: я проснулась. а память еще спит. Не
пробудилась еще. Ты есть, а ее нет. Лежишь без памяти. Потом память отойдет
от сна, явится, и тут тебя и озарит: вот где я. Так и сейчас: открываю глаза
и не узнаю вокруг ничего. Тогда я извлекаю из себя про то, что память еще
дремлет, лежу, жду, дожидаюсь, когда она соизволит саму себя вспомнить.
Важная это штука — память. Лежу, жду. Ее нет. И уж так долго, мне кажется, ее
нет, что со мной начинает делаться что-то нехорошее. Одергиваю себя:
спокойно, полегче, не в первый раз. К тому же, не то
чтобы ее совсем нет – памяти. А будто частями нет. Ведь я знаю, кто я, как
меня зовут, кто мои родители, где я работаю, где живу, что у меня есть дочь.
Но вот вспомнить, где я, не могу. И еще одно — лежу, не встаю и не то чтобы
не хочу встать, будто бы — не могу. Тело как сковано чем. Тяжелое. Не мое. И
не тяжелое, и не мое, а вообще...
И вдруг — как мелкие гвозди за шиворот. И дрожь. И тряска. А есть ли у
меня тело? Кругом полутемно. Осторожно осматриваюсь: странные серо-темные
очертания, каких я прежде не видывала. Почудилось, что у меня одна голова
только и есть, а ничего другого нет, или даже так: темнота кругом — это
тело. Напрягаюсь, начинаю видеть тусклое истечение из окна. Но и на окно не
похоже. И дико дивная мысль — а на этом ли я свете? Я умерла? Умерла. Меня
нет. Стоп, а кто же здесь в голове, как не я? Нет. Нет. Я есть. Есть. Тут в другом все кроется. Умерла —
это понятно. Тут пострашнее. Не могу понять, куда я
умерла? Куда я попала? В какое место? Думала как-то все по иному будет.
Встретят, объяснят. Посадят. Примут. Кто-то должен быть там. Мне говорил
родственник-священник: там — жизнь, тесно от жизни. А здесь — пусто. А вдруг
— ужас, ужас: что, если я в аду? Ад, между прочим, никто не отменял. Про это
я тоже вспомнила. Щелчок, и — молния без грома. Все осветилось. Но молния
не гаснет, и свет не белый, а желтый. Рука ко лбу тянется. Вижу лицо женщины
и узнаю: мать это моя. «Мама, — говорю, — как ты сюда попала? Ты ж
жива?!»
Глаза сами по себе бегают, усваиваю: ад похож на мою комнату в моей
квартире. Рука у матери холодная-холодная. Господи, что это значит? У живых
теплые руки. Голос мамин говорит: «Да у тебя жар». И сунула мне холодный
палец под мышку. За подмышкой возник живот, в нем горящие угли. И лихорадка
не в голове, а в животе. «Да у тебя сорок! «Скорую» надо вызывать». Вот
смешно, как это было сказано, открылась дверь входит женщина в белом халате с
чемоданчиком. С ней молодой человек, тоже в белом. Через секунду я вижу, как
мои ноги сами собой переставляются: спускают меня по лестнице. Без разрыва,
тут же — окно машины, в нем мелькание огней, черные ветви деревьев. Плавно,
без переходов кровать, капельница, черный квадрат окна. Пробуждение — яркий
квадрат окна. Тяжелый камень в пояснице. Дрель в теле. Лязг зубов. Одновременно
отдельно от головы — ясность. Входит врач. Женщина лет сорока пяти. Худая, сутулая, с длинным крючковатым носом. Злющая. Вылитая Баба Яга. Черные, глубоко посаженные
глаза прожигают насквозь. С ней пять человек свиты.
«Значит, так, — голос властный, хрипловатый, не терпящий возражений, —
если через полчаса температура не упадет и лихорадка не прекратится —
готовьте к операции. Будем отнимать левую почку». Свита закивала головами,
зашелестела халатами, задакала. Баба-яга резко
повернулась, каблуками застучала, улетела. Вот уж действительно — обухом по
голове. Шок. Сначала во мне все остановилось. А потом бешено понеслось:
«Как? Что это? А я? Как же я? Почку? Отнять? Почему? При чем здесь почка?
Чем она ей не нравится? Моя милая, любимая почка! Родная моя! Да как же можно!
Почку мою дорогую. Да мы с ней всю жизнь вместе! Да еще левую! Ну уж нет!».
Через пять минут дрожь прекратилась, через двадцать температура
приблизилась к нормальной. Опять входит врач, уже
одна. Улыбнулась. «Так-то лучше». И надо же: следа от первого впечатления не
осталось. Глаза бархатные, кожа нежная, талия осиная. А нос? Нос королевский.
Через два дня меня выписали. С тех пор прошло девятнадцать лет — и ни одной
ссоры с почками. Разногласия были, но ссор — ни разу».
Главная вертикаль (линия судьбы синий) компенсирует разрыв линии жизни (рис. 3—4, красный). Данный рисунок мы уже неоднократно рассматривали, но аспекты применения далеко не исчерпаны. Сегодня мы можем почувствовать и силу, и изощренность сильной линии судьбы. Вертикаль, заслоняя собой разрыв линии жизни, способна извлекать из себя самые оригинальные и неожиданные решения. При этом в нашем примере она опирается на имеющиеся особенности: низко посаженный и слегка искривленный мизинец; слияние линии жизни и линии головы (рис. 4, зеленый): линия головы характеризуется конфигурационной неустойчивостью (неравномерность течения); сокращенная длина большого пальца — данная комбинации показателей выражает впечатлительность, неосознанную внушаемость и одновременно нежелание подчиняться. Сочетание исходных данных пациента с личностью врача произвело спонтанное выздоровление. Владимир Финогеев.
|